Первые сливки мы уже сняли

Нынешний кризис привнес в экономическую повестку дня широкий ассортимент трудностей: то лихорадка нацвалют, то чехарда с пошлинами в рамках защиты внутреннего рынка, то обостренные споры по товарным позициям даже между близкими партнерами. На этом фоне заговорили и о "сомнительной целесообразности" интеграции. Так ли все печально, рассказал председатель Коллегии Евразийской экономической комиссии Виктор Христенко

— Виктор Борисович, времена нынче трудные для экономики, финансов, социальной сферы. Как проще выживать в таких условиях: в одиночку или в интеграционном коллективе?

— С точки зрения обывателя, кажется, что в одиночку легче. Но если думать на перспективу, выяснится, что "одиночное плавание" и его бонусы — это иллюзия. В нынешнем мире в одиночку нельзя ни выжить, ни быть услышанным. Все стараются найти такую площадку, такую группу, которая позволит в наибольшей степени реализовать собственные проекты. Никто, даже страна, "которую страшно называть", не пытается сегодня действовать без союзников — временных или постоянных, чтобы провести в жизнь свое мнение или проект.

— Это вы о Китае?

— Я о заокеанских друзьях. Даже такая большая страна с такой мощной экономикой, как США, сегодня не может в одиночку сделать погоду, хотя может сильно на нее влиять. Нынешний кризис — не просто экономический или финансовый. С моей точки зрения, мы наблюдаем кризис глобализации, кризис действующей глобальной модели. Такую проблему нельзя решить с кондачка. Ее невозможно упаковать в рамки борьбы с деривативами. Речь идет о будущем облике мира, и согласия между игроками нет. Сформировались новые центры, которые не удовлетворены своим положением в мировой системе, своей возможностью влиять на принимаемые решения через существующие институты. А существующая с 1945 года "рамка" в виде международных институтов в нынешнем виде не отвечает вызовам времени. Поэтому тенденция к регионализации — это попытка найти ответ на эти вызовы, вариант, позволяющий нащупать новые форматы взаимодействия.

— Но союзов — по нескольку в каждом регионе... Как выбрать?

— Разные организации и объединения имеют различную основу. Форматы надо умело сочетать. ШОС (Шанхайская организация сотрудничества.— "О"), БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР.— "О"), ЕАЭС (Евразийский экономический союз)...

— Сейчас ставится под вопрос эффективность координации усилий в рамках БРИКС...

— Сегодня нет страны или союза, у которых не возникало бы сложностей. Хотя БРИКС был сформирован на подъеме экономик и ситуация с тех пор изменилась, с моей точки зрения, нет оснований для пессимистических прогнозов. Понимаете, есть глобальные институты, такие как ВТО, МВФ и другие. Правила функционирования этих институтов были определены давно и в известном центре. Центр размывается, как бы кому ни хотелось, наступает реальная многополярность. Поэтому группы игроков с близким пониманием целей ищут форматы совместного формулирования своих интересов, в том числе для изменения старых правил игры в рамках глобальных институтов. Потому что это дает шанс на нечто большее, нежели статус условно 165-го члена ВТО. Параллельно с этим разворачивается другой трек. Активное формирование в мире системы преференциальных торговых и экономических соглашений между странами. Это тоже своего рода попытка ответа на глобальные вызовы. Евразийский экономический союз старается двигаться в тренде. Например, мы недавно заключили Соглашение о зоне свободной торговли с Вьетнамом.

— Странный выбор...

— Отнюдь. Вьетнам — это своеобразный хаб, узел в регионе. Это большая страна с населением 90 млн человек, с большим потенциалом в ряде секторов, развивая отношения с которой можно выходить на рынки соседних государств. Для нас это прецедент. Это первое полноформатное современное соглашение о зоне свободной торговли ЕАЭС как союза с третьими странами. Ни одна из стран ЕАЭС ранее не имела подобного опыта.

— Что в нем такого?

— Соглашение стимулирует торговлю, инвестиции. Документ вводит беспошлинный режим и при этом приводит к балансу взаимные интересы. С одной стороны, открывая доступ на рынок по большому числу товарных позиций, с другой — создавая преференции для крупных инвестиционных проектов. Мы развиваем этот вектор. Сейчас идут переговоры об аналогичных соглашениях с Израилем, Индией, Египтом. Латиноамериканские объединения и отдельные страны региона проявляют интерес, который режим санкций со стороны ЕС и США только подогрел.

— Но именно ЕС по-прежнему главный торговый партнер России.

— ЕС для всех стран нашего Союза (Армения, Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Россия.— "О") очень важный партнер. Я тут подумал: а как бы я смотрел на ситуацию сегодня, не будучи погружен в тему с конца 90-х и не зная того, что я знаю? Недавно я разговаривал с одним из европейских коллег. Он с удовольствием сообщил как прорывную новость, что глава одной европейской страны обмолвился о целесообразности усиления экономических контактов с Евразийским союзом, "как только вся эта международная ситуация уладится". Для меня это прозвучало несколько забавно, потому что этой идее уже лет 15. Еще в самом начале века, в период романтических, то есть нацеленных на светлое будущее, отношений между Россией и Евросоюзом была сформирована модель общего экономического пространства Россия — ЕС. Сегодня это звучит удивительно.

Но это были не просто слова, а готовились документы, допускавшие возможность функционирования не только общего экономического, но даже единого энергетического пространства. Только представьте: в святая святых, самой спорной и конфликтной сфере мы обсуждали выход на единые нормы, которые регулировали бы отношения в энергетике. Была тогда у Романо Проди (экс-председатель Еврокомиссии.— "О") идея создать даже некую российско-европейскую межпарламентскую ассамблею по энергетике. Если бы мы все это подписали, никаких "энергопакетов" ЕС — вторых или третьих — не возникло бы. Кстати, все переговоры велись с прицелом на последующее участие в этом проекте и других стран тогда еще ЕврАзЭс (Евразийское экономическое сообщество было создано в 2000-м — см. подверстку). Все это были звенья одной цепи с выходом на подписание всеобъемлющего соглашения о свободной торговле с ЕС.

— Когда и что пошло не так?

— Россия должна была завершить переговоры о вступлении в ВТО — ждали этой формальности. Было ощущение, что вот-вот Россию примут и все все подпишут. Но годы шли... А у ЕС вскоре поменялись приоритеты — была сделана ставка на расширение Евросоюза, увеличившегося в итоге с 15 до 28 стран. А расширение консенсуса, как известно, всегда приводит к трудностям в понимании общих целей. В 2005-м в ЕС сменилась команда. В 2008-м грянул экономический кризис, а дальше — больше...

— Былого не вернуть?

— С моей точки зрения, этот проект и сейчас актуален. Было бы желание. За годы, по большому счету, принципиально поменялось только одно: с нашей стороны партнером теперь может выступать ЕАЭС. Это гораздо большее экономическое пространство, достаточно гармонизированное по нормам с ЕС, которое лучше готово к экономической стыковке, чем Россия 10 лет назад. Тем более что прообразом для Евразийского союза был Евросоюз. Нет в нынешнем мире другого аналогичного объединения со столь же глубокой интеграцией, как ЕС. Европа, набив шишки и явив системные ошибки,— лучший пример того, как надо или иногда не надо действовать.

— Это вы про нынешнюю европейскую ситуацию? Эксперты обсуждают, что станет тем "перышком", которое надломит спину верблюду: финансово-экономические проблемы или наплыв мигрантов?

— Когда поднимаешься по лестнице, а нога соскальзывает, чтобы не разбить нос, нужно пробежать несколько ступенек. Нельзя останавливаться. Как в известной идиоме: есть у интеграции начало, нет у интеграции конца. Понятно, что после ситуации с Грецией в европейской политике стало больше скептиков: обычные граждане, электорат, конечно, не хотят жить перспективами в 10-15 лет, им надо "здесь и сейчас". Многим политикам проще пойти на поводу у общественного мнения, хотя они, по-хорошему, должны удерживать видение долгосрочной перспективы. Но это совсем не означает, что ЕС доказал свою несостоятельность. Я верю в перспективность ЕС. Да, были серьезные просчеты, например, при переходе на единую валюту без принятия единой системы финансового регулирования.

— А как вы действуете?

— Стараемся быть последовательными.

— То есть рубль не скоро станет региональной валютой?

— В повестке дня у нас этот вопрос не стоит. Валютный союз — это высшая точка экономической интеграции. Пока это удалось только ЕС, да и то евро, как известно, действует не во всех странах-членах. В любом случае мы еще не сделали все необходимые шаги. Пока обсуждаем вопросы согласования финансовой и валютной политик. Будем двигаться постепенно. К 2025 году появится единый финансовый регулятор.

— Рубль и тенге, похоже, сегодня соревнуются, кто сильнее подешевеет...

— За последние несколько лет ни одна из стран ЕАЭС не избежала девальвации национальной валюты. И всякий раз, когда падает курс валюты в одной стране, и ее товары, повысив за счет этого свою конкурентоспособность, активно перемещаются в соседние страны, возникают претензии. Поочередно они высказывались Минску, Москве, Астане. Помимо прочего, страны ЕАЭС сильно зависят от внешней конъюнктуры, в том числе от цены на нефть. Снизить риски можно только путем согласованной валютной политики, нужен диалог между финансовыми властями стран. Такого рода консультации с участием Евразийской экономической комиссии уже начались. Нужно увеличивать расчеты в нацвалютах: сегодня около 67-68 процентов торгового оборота ведется в рублях, 1-1,5 процента в валютах стран ЕАЭС. 31-32 процента — это доллар и евро. Вот доля последних и есть потенциал для наращивания расчетов в нацвалютах.

— Какова сейчас степень интеграции внутри ЕАЭС?

— Мы двигаемся пошагово. Чтобы первый ураган не снес здание интеграции, нужна глубина, крепкий фундамент. Безусловно, нельзя сказать, что у нас совсем нет проблем или что мы выполнили все планы на 100 процентов. Более того, "первые сливки" от упрощения и унификации процедур, устранения границ мы уже сняли. Это сыграло в плюс. Но теперь, особенно на фоне ухудшившегося внешнего контура, надо еще активнее заниматься подготовкой единых норм, устранением изъятий и ограничений, барьеров и препятствий для эффективной работы единого рынка.

Это даст дополнительный стимул для внутреннего развития экономик стран Союза. Например, в действующем Таможенном кодексе Союза больше сотни норм, отсылающих к национальному законодательству. А это означает разницу в "давлениях", стимулы искать различные неэкономические и противоправные лазейки. До конца года, очень надеюсь, удастся выйти на новую редакцию кодекса. Если говорить про товары, мы сейчас активно работаем над запуском с 1 января 2016 года единого рынка лекарств и медизделий. К 2019 году у нас в планах единый рынок электроэнергии, а к 2025 году — единый рынок нефти, нефтепродуктов и газа.

Одновременно работаем над согласованной политикой в промышленности, а это около 20 приоритетных отраслей, в сельском хозяйстве, над формированием единого рынка услуг. Последний по объему превышает товарный рынок и регулировать его сложнее. Мы стараемся делать наднациональные нормы более эффективными, чем национальные. В этом случае есть шанс вырваться за границы отраслевого и национального лоббизма, изменить к лучшему то, что не удавалось на национальном уровне.

Радует то, что "дорожка" по принятию решений на текущей стадии интеграции гораздо короче обычной, законодателями, по сути, выступают президенты. Хотя и ответственность за подготовку решений, конечно, сумасшедшая.

— Падение цены на нефть и так сказалось на экономиках стран ЕАЭС, но насколько утяжелил процесс факт наличия Союза? Кстати, из Астаны или Минска слышалось недовольство политикой Кремля, доведшей до санкций?

— Российская экономика большая и очень важная для евразийского региона. Поэтому вне зависимости от наличия Союза текущий тренд в экономике России — растущий или снижающийся — при любых обстоятельствах сильно влияет на экономики соседних стран. Санкции против России, даже без ЕАЭС, сказались бы на всех. Не надо испытывать иллюзий: мол, махнув шашкой и разрушив Союз, можно кому-то сделать лучше. И в нашем случае все это, конечно, хорошо понимают. Поэтому никаких попыток пересмотра форматов участия в ЕАЭС не наблюдается. Зато Союз дает возможность минимизировать негативные последствия санкций, потому что расширяет внутренний рынок, делает его регулирование более эффективным. Снижение транзакционных издержек во внешней и взаимной торговле, вывод из серой зоны трудовых мигрантов, либерализация крупных секторов услуг (транспорт, строительство, финансы, энергетика), а стало быть, усиление конкуренции — все это факторы, способные сделать единый рынок Союза драйвером для экономики.

— Почему же президент Белоруссии Александр Лукашенко, если все в выигрыше, так активно задружился с Европой?

— Возвращаясь к проекту общего экономического пространства ЕС и ЕАЭС, я думаю, что интерес у наших объединений друг к другу, если отбросить текущие обстоятельства, естественный. Нам друг от друга никуда не деться, даже чисто географически. Всякие специальные режимы, санкции вредят всем. Поэтому, когда у двоих что-то не ладится, хочется поискать "интерес третьего", выигрывающего.

— Вы опять о Китае?

— Я опять не о нем. Безусловно, текущая ситуация заставит многое пересмотреть. В условиях снижения интенсивности на западном треке, будет расти активность на юго-восточном направлении — в сторону Азиатско-Тихоокеанского, динамично растущего мирового региона. И это уже происходит. Мы, кстати, ведем переговоры с Китаем по торгово-экономическому соглашению.

— В чем, на ваш взгляд, запас прочности региональных союзов?

— Мир становится многополярным, а политика еще пока управляет экономикой, а не наоборот. Идет борьба старых форматов, всевозможных "жэ" — G7, G8, с возникающими новыми. Текущие форматы не отвечают на вызов времени, но все еще востребованы, потому как иных нет. Но поиск таковых идет. И пока именно в региональных объединениях различные игроки находят для себя ответы. Каждый сегодня ищет партнеров, чтобы продвигать свои интересы на глобальные площадки. Будущее будет зависеть от эффективности внутреннего устройства интеграционных объединений и от эффективности коммуникации между ними. Именно в этом диалоге будет рождаться облик будущего мироустройства. И ровно столько времени, сколько потребуется на выработку и утверждение обновленной мировой архитектуры, будет длиться нынешний глобальный кризис.

Коммерсант